Очередной поэт, этакий франт в старой посеревшей майке с множеством непонятных дырочек, в совдеповских трениках с отвисшими коленями отметит следующее: большинство соплеменников — свиньи, а остальные – это он сам. И он сам – тот самый непризнанный гений, о котором потомки нынешних поросят заговорят с почтительным восторгом и его полное собрание сочинений будет пылиться на многих книжных полках, если таковые ещё останутся как явление природы.

Самое поразительное в этой ситуации то, что подобным образом всё может и произойти. Так может случиться, если, конечно, этот рифмоплёт будет способен на сущую безделицу – на настоящее искусство. На правду о себе.

Мне помнится случай, произошедший со мной в одной ничем не примечательной маршруте, коих пока великое множество в Санкт-Петербурге. Все знают, что каждая обожающая себя девушка заходит вовнутрь этого средства передвижения, не только грациозно изгибаясь, как лань, но и невольно представляя на обозрение большинству пассажиров свои трусики-стринг. Подобное с завидной периодичностью случается и со мной. И этот раз не стал исключением. Сев на переднее сидение, спиной к водителю, я увидел(а) перед собой изумлённый взгляд девочки лет семи-восьми, которая тут же показала пальчиком в мою сторону и обратилась к сидящей рядом женщине, оторвав её от чтения: «Мама, а почему у этого дяди такие же трусики, как и у тебя?!».

Другая мамочка обязательно бы одёрнула руку девочки и что-нибудь зло прошипела ей на ухо. Эта же — нет. Она оценивающе посмотрела на меня, широко улыбнулась и достаточно громко произнесла: «Ксюня, это не дядя, а неправильная тётя, так бывает». И затем, выдержав паузу, добавила: «Я тебе об этом дома расскажу, хочешь?». Ксюня в ответ согласно кивнула и, потеряв ко мне всякий интерес, отвернулась к окну, а её мама опять погрузилась в чтение своего романа в мягкой обложке, лишь изредка бросая в мою сторону заинтригованный взгляд. А я же вспомнил(а) слова одного старого философа с весьма свойственной для русской интеллигенции фамилией – Шестов, а именно: «…человек, потерявший надежду искоренить в себе какой-нибудь недостаток или хотя бы скрыть его от себя и других, пытается найти в этом недостатке своё достоинство. Если ему удаётся в этом убедить окружающих, он достигает двойной цели: освобождается от угрызений совести и становится оригинальным».

Мои недостатки  огромны: во-первых — я не настоящий мужчина, а во-вторых, совершенно не поэт. И как превратить эти недостатки в достоинства я не знаю. А очень бы хотелось…

А ещё мне хотелось бы быть моделью для Никаса Сафронова в его композиции № 9. Быть той самой читающей – значит быть настоящей женщиной. И мне нравится то ощущение, которое я испытываю, когда смотрю на эту картину… Мне нравится это отсутствие члена. Я вижу в этом поэзию бытия.

Ну а Андрей Малахов мне не нравится, он мне крайне несимпатичен: от всего в мире отмахивается зазубренной фразой – «Пусть говорят» и мнит себя великим литератором. Его небритость и очки навивают беспросветную педерастию, и от этого становится тоскливо. Наверное, от подобного чувства влез в петлю Борис Рыжий, “Наступая на брюки и крылья с трудом волоча”.

Борис Рыжий – поэт, Андрей Малахов навивает тоску, а я до ужаса желаю чего-то восхитительно розового, и чтобы под этим были чёрные колготки в крупную сетку. Я желаю быть соблазнительной. И уже полтора часа это бредовое желание затмевает собой и бунт в Пикалёво, и вечно нудные речи нашего наидемократичнейшего президента.

Наш президент апоэтичен. Тем более сегодня – 13 июня 2009 года, как впрочем, и 14,15,16… Он апоэтичен навсегда. Апоэтичность не диагноз — это состояние кошелька.

А поэзия – это когда и с 1926 профессионально занимаешься нищенством и у тебя есть «собственное» место на углу Невского и Литейного проспектов… Это когда ты подыхаешь в одной из ленинградских больниц в 1934 году. Поэтичность – это обладание фамилией Тиняков и именем Александр.

Он писал в своей автобиографии: «Природа, политика, любовь, алкоголь, разврат, мистика — все это глубоко захватывало меня и неизгладимые следы оставляло в уме и душе». Всю эту замысловатость своего существования, на мой взгляд, он озвучил следующим образом:

Существование беззаботное
В удел природа мне дала:
Живу – двуногое животное, —
Не зная ни добра, ни зла…

После прочтения этих строк становится понятным и насмехательство Ходасевича над Тиняковым в «Неудачниках», и то, что именно после прочтения сборника Тинякова «Ego sum quisum» Даниил Хармс  записал в своём дневнике знаменитое: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьётся».

Что для Ходасевича недостойно и провально, для Хармса – проявление жизни: чёрное на чёрном.  Тиняков, сам того не желая, стал в поэзии Серебряного Века «Чёрным Квадратом» Малевича.

Хотел ли Тиняков честности или видел в ней лишь способ прослыть «оригинальным» поэтом – нам уже не узнать. Не растормошить покойника и не допросить на полиграфе. Но, тем не менее, мы видим в его поэзии особую честность – животную.

Он хотел шокировать весь мир. У него это иногда получалось. А раз так, то его стихи заставляли изумляться, они вызывали душевное содрогание и ошарашивали чувством духовной тошноты.

Пищи сладкой, пищи вкусной
Даруй мне, судьба моя, —
И любой поступок гнусный
Совершу за пищу я!

Я свернусь бараньим рогом
И на брюхе поползу,
Насмеюсь, как хам, над богом,
Оскверню свою слезу

В сердце чистое нагажу,
Крылья мысли остригу,
Совершу грабёж и кражу,
Пятки вылижу врагу…

Может быть, из-за этих строчек многие сторонились Александра Тинякова в Петрограде 20-х годов; возможно, эти строчки давали повод для обвинения его в аресте и гибели Гумилёва. На мой взгляд, для Тинякова возможно было  многое, кроме одного – избежать тотального одиночества. Он должен был оставаться одиноким навсегда, с самого начала – по определению. Нет, не по определению поэзии, а по человеческому определению. По простому житийному. Потому что Александр Тиняков не был человеком, ибо нет в его строках, как и впрочем, и не было в душе его, ничего человеческого. А есть инстинкты, теории Дарвина и Фрейда, и колоссальный талант…

Александр Тиняков был животным. А животное одиноко даже в стаде. Тотально и навсегда. Когда он хотел жрать – он жрал, когда он хотел совокупляться – он совокуплялся, когда наступало время выживать – выживал. И ничего более… О том он и писал, к сожалению.

Но сравнивая поэтично – животного Тинякова со многими современниками, и с ещё большим количеством потомков, которые писали (и пишут) о доблести, честности, жертвенности, патриотизме, и в то же время топили друг друга за пайки и апартаменты, или занимаются откровенным  задолизством у власть имущих и приближённых к ним чинуш, то невольно к Тинякову проникаешься какой-то симпатией и он приобретает несколько гламурный вид…

Хотя: вот просыпаюсь с удовольствием, наслаждаюсь чашечкой крепкого кофе и крепкой сигаретой, принимаю душ и далее просто живу. Если изгнать простоту и тратить жизнь на познание добра и зла, на существование «заботное», то боюсь, что не избежать жалкой доли Достоевского или невозможно будет не податься в проститутки.

Но, быть  Достоевским – скучно, проституткой – мерзко, а вот издать книжечку стихов, затем повесить на грудь картонку с надписью «ПОДАЙТЕ БЫВШЕМУ ПОЭТУ» и начать просить милостыню на петроградских улицах – это изумительный перфоманс, это искусство, это жизнь.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>